Интервью с Porcupine Tree — «Совместные действия»

1. Вступление
2. Стивен Уилсон
3. Ричард Барбиери
4. Гэвин Харрисон

Вступление

Возвращение группы Porcupine Tree спустя двенадцать лет нахождения в тени — это скорее перезагрузка, а не воссоединение. Тут нет никакой истории о «перерождении птицы Феникс». Всё более уважаемая британская рок-группа в 2010 году просто тихо ушла со сцены без какого-либо скандала или обиды. Тем не менее, участники трио-версии группы 2022 года, в состав которой вошли мультиинструменталист и вокалист Стивен Уилсон, клавишник Ричард Барбиери и барабанщик Гэвин Харрисон, в последующие годы продолжали работать над новой музыкой, а также время от времени общаться.

Результатом этой работы стал новый альбом Closure / Continuation. Это превосходная работа в семи частях, состоящих из эксцентричных композиций и провокационных стихов. Песни этого альбома отражают текущие социально-политические проблемы, экзистенциализм, поверхностную субъективность и потусторонние интриги. В нем нет ничего даже отдаленно нацеленного на попадание в какой-либо поп-чарт. На самом деле, столь решительная настойчивость стала одним из мотивирующих факторов для возобновления деятельности группы.

На альбоме также нашел отражение разнообразный творческий опыт, который трио впитало за время перерыва. Уилсон — основатель группы, — начал и построил успешную сольную карьеру, охватив обширную музыкальную территорию, включая арт-рок, энергичную поп-музыку, электронику, танцевальную, эмбиентную и нойз-музыку. Барбиери также сосредоточился на сольном творчестве, для достижения впечатляющего эффекта сочетая в нем саунд-дизайн, аналоговые синтезаторы и акустические инструменты. Харрисон же сосредоточился на группах — много записывался и гастролировал с King Crimson и The Pineapple Thief. Еще он переосмыслил творчество Porcupine Tree в стиле биг-бэнда на сольном альбоме 2014 года (явно описка автора, на самом деле 2015 года – прим. stupidmax) Cheating the Polygraph.

Все это вместе послужило созданию значительно усовершенствованной версии Porcupine Tree. Слушатели услышат в новой музыке влияние всех начинаний трио за пределами группы. Примечательно, что большинство композиций было написано в соавторстве с нуля. Исторически ведь сложилось так, что Уилсон делал детальные демо перед записью альбома, а затем спрашивал мнение группы. Еще и пандемия COVID-19 лишила всех музыкантов гастролей, предоставив освободившееся время для завершения работы над альбомом.

Еще одно новшество в музыке заключается в том, что Уилсон играет на бас-гитаре во всех песнях, и многие из них зародились благодаря его игре на этом инструменте. Группа называет это основной причиной, почему басист Колин Эдвин, который был частью группы в период с 1993 по 2010 год, не стал частью этой формации.

Как следует из названия альбома Closure / Continuation («Закрытие / Продолжение»), будущее группы после этого альбома и тура неизвестно. Будет ли принято решение о первом или о втором, зависит от того, как все трое будут чувствовать себя к финалу активности группы в 2022 году. Но, как сказал Уилсон: «Учитывая риск встать против самого себя в будущем, у меня есть большая уверенность, что если вы хотите увидеть Porcupine Tree вживую, скорее всего, это будет ваш последний шанс».

Уилсон, Барбиери и Харрисон провели пять часов, общаясь с Innerviews через Zoom, оценивая и обсуждая творческий процесс, который лег в основу нового альбома, а также некоторые свои сольные проекты и совместные записи.

Стивен Уилсон

Расскажи об обстоятельствах, которые привели к тому, что Porcupine Tree снова собрались вместе.

Первое, на что я хочу обратить здесь внимание, это то, что группа никогда официально не распадалась. Никогда не было никакого заявления о том, что «группы больше не существует». Теперь я заявляю это с оговоркой, что в интервью я очевидно пытался заставить людей сосредоточиться на том, чем я в тот момент занимался, отзываясь о группе очень пренебрежительно.

Материал, который мы выпускаем на этом новом альбоме, датируется 2012 годом, когда была написана песня «Chimera's Wreck». Таким образом, есть чувство преемственности с предыдущей пластинкой The Incident, которая была выпущена в 2009 году. В течение трех лет после выхода того альбома мы сочиняли материал для потенциального продолжения.

Очевидно, что альбом только сейчас принес свои плоды, но над ним мы время от времени работали почти десять лет. В наших мыслях, в нашем собственном маленьком мире мы никогда не останавливались, но, конечно, для внешнего мира это выглядело так, как будто группа перестала функционировать, хотя на самом деле это было не так.

Альбому определенно поспособствовал карантин из-за COVID-19, потому что не уверен, сколько времени в противном случае нам бы потребовалось, чтобы его сделать. Большая часть запланированных на пару лет вперед концертных туров моих и Гэвина были отменены. Таким образом, этот альбом стал одной из задач, которую мы, наконец, смогли решить. В противном случае мы могли бы отложить его запись на неопределенный срок.

В «Harridan» есть одна часть, где буквально в пределах одной строчки из песни проходит линия разрыва длинной в десять лет между первой и второй ее половинами. Этот факт не дает мне покоя, потому что мне правда слышно насколько изменился мой голос за время с 2012 до 2021 года. Не думаю, что кто-то еще это заметит, но я замечаю, потому что знаю, о какой строчке речь. Поэтому мне очень странно признать каким долгим, продолжительным, затяжным был процесс создания этого альбома. Но не было такого времени, когда мы бы не планировали закончить эту работу. Да, были годы, когда в плане продвижения хотя бы на шаг мы вообще ничего не делали, но, тем не менее, кажется у нас всегда были намерения, что мы в конечном итоге закончим и выпустим его.

Хочу сказать, что на самом деле это не воссоединение. Полагаю, это возвращение на публику. Будет ли это «закрытием» или «продолжением», мы собираемся решить это в конце тура. Прямо сейчас мы с нетерпением ждем выпуска альбома и тура. Я этим очень взволнован. Не могу планировать дальше этого времени.

Ощущаешь ли ты возрождение дружеских отношений внутри нового трио группы после напряженности, которая обострилась во время тура The Incident в 2010 году?

Это был не самый веселый наш тур. Мы начали немного действовать друг другу на нервы, что вполне понятно. Прошло двадцать лет постепенного роста. Это сказалось. Ричард Барбиери был несколько недоволен мной, потому что (позже) я говорил в интервью: «Забудьте о Porcupine Tree. Этого не произойдет». Я и не подозревал, что Ричард читает так много моих интервью. Я даже свои интервью не читаю. Опять же, я был разочарован тем, что люди в то время не всегда концентрировались на моем сольном творчестве. Меня постоянно спрашивали: «Когда вернутся Porcupine Tree?». Я реагировал на это просто: «Они не вернутся. Можем мы забыть о них и поговорить о том, что есть сейчас?». Но в то же время я держал в уме, что мы работаем над новым материалом, так что в это была ложь во спасение.

Между мной, Ричардом и Гэвином не было никакой вражды, если не считать какой-то очень английской невысказанной обиды. Последнее выступление, которое до перерыва мы отыграли в Королевском Альберт-холле, было не самым лучшим, но я очень громко о нем рассказывал. Первая глава моей книги Limited Edition of One посвящена тому, как я стою на сцене и удивляюсь, почему я не испытываю этого великого чувства достижения успеха.

Когда Porcupine Tree взяли паузу в 2010 году, группа была на пике своей популярности, и на кону стояли крупные сделки за продолжение гастролей. Расскажи, что заставило вас от них отказаться.

Решение было не преднамеренным или спонтанным. В то время я думал: «Хорошо, сейчас я хочу записать сольный альбом», — и я записал альбом Insurgentes между Fear of a Blank Planet и The Incident. Потом я записал альбом Grace For Drowning. Все вокруг подговаривали меня собрать собственную группу для тура. Этот момент стал ключевым. Иметь собственную группу и получать огромное удовольствие от гастролей с ней, контролировать ситуацию и не идти ни на какие компромиссы — это напомнило мне о том, чего я для себя всегда хотел.

В тот момент все происходило так: «Хорошо, хорошо. Было здорово. Я должен записать еще один альбом. Было ну очень классно». Так мы двинулись дальше и записали «The Raven That Refused To Sing», тогда этот альбом оказался очень успешным. После этого моя сольная карьера получила реальный импульс. Я посчитал, что грешно растерять этот импульс, поэтому продолжил. Одно привело к другому, и моя сольная работа достигла того, что в значительной степени затмила все, чего я достиг с Porcupine Tree. Так что причин возвращаться к группе было еще меньше. Во многих интервью я говорил: «Для меня возвращение к Porcupine Tree стало бы ужасным шагом назад».

Нужно также упомянуть, что я хорошо продвигаюсь в сочинении своего следующего сольного альбома, который очень, очень отличается от предыдущих. Если бы не случилось паузы ожидания (тура The Future Bites), я бы испытывал довольно двойственные чувства по отношению к Porcupine Tree, потому что впервые за долгое время я чувствую, что почти потакаю слушателям. Всегда было много шума из-за возвращения Porcupine Tree. Но теперь я рассматриваю это возвращение как часть континуума. Porcupine Tree — это одно из ответвлений моей деятельности, не доминирующее.

Я не рассчитывал, что моя сольная карьера растянется на 10 лет, в течение которых я в основном буду сосредоточен именно на ней, но так оно и получилось. В некотором смысле успех моего сольного творчества привел к тому, что я снова открылся для Porcupine Tree, не чувствуя, что это шаг назад. Сольная карьера настолько устоялась и далеко ушла от хоть чего-то общего с Porcupine Tree, что этот факт почти оправдывает для меня запись этого альбома и концертный тур. Мой последний альбом The Future Bites настолько отличается от Closure / Continuation, что они ощущаются как две совершенно разные стороны моей музыкальной личности. Они не наступают друг другу на пятки. Это позволило мне снова внутренне принять Porcupine Tree.

Как группа пришла к созданию своей новой формации в виде трио?

Не было никакого великого генерального замысла. Когда мы начали сочинять для этого альбома, изначально я работал вместе с Гэвином. Первые несколько песен — Harridan и Chimera's Wreck — были записаны нами вместе, когда я джемовал с ним на бас-гитаре. Этот шаг не был преднамеренным. Я подумал: «Возьму бас-гитару, посмотрим, сможем ли мы придумать несколько риффов». И оказалось, что многие песни были написаны на басу. Когда я слушаю альбом, для меня это становится очевидно. Все основано на партиях бас-гитары и ритмических партиях.

Заложив основу нового альбома со мной на басу, мы встали перед выбором. Во-первых, мы зовем Колина Эдвина, и я учу его играть все мои партии, а он их переигрывает. Проблема в том, что мой стиль совершенно чужд стилю Колина, и наоборот. Колин любит музыку в стиле даб, и он играет в таком стиле. И вот я играю на басу со своим звонким звуком, как гитарист, как играют гитаристы, когда берут в руки бас. Это больше похоже на стиль Криса Сквайра и Гедди Ли. Я использую очень прямолинейный метод звукоизвлечения, с мелодическими элементами и множеством элементов в более высоких регистрах.

Учитывая это, второй вариант развития событий состоял в том, чтобы признать: «Этот альбом был создан творческим ядром из трех человек, а не четырех». Опять же, если бы этот альбом появился сразу же после The Incident, мы cмогли бы найти компромисс для участия Колина. Но тот факт, что между альбомами прошло 12 лет, и осознание, что этот диск будет рассматриваться как возвращение группы, позволило нам использовать несколько новые подходы. Мысль была такой: «Хорошо, если мы собираемся записать альбом, что мы на этот раз хотим изменить? Что мы собираемся сделать, чтобы музыка звучала свежо? Давайте немного изменим состав. Давайте изменим подход к оформлению альбома». И это означало расставание с некоторыми людьми, которые были связаны с нами в прошлом, включая Уэса Дирта (Джон Уэсли), который был участником гастрольного состава.

Новый альбом был записан втроем и только втроем. На этом альбоме вообще нет гостей. Каждый звук, который вы слышите на нем, воспроизводится мной, Ричардом или Гэвином. Это отличает его от предыдущих альбомов. Одно из самых больших изменений в звучании — как я играю на басу. Это совершенно другой подход по сравнению с предыдущими альбомами Porcupine Tree.

Считаю, что мы сделали действительно хороший альбом. Ричард и Гэвин отнеслись к нему с большим энтузиазмом. Есть некоторые очевидные различия между той точкой, в которой мы остановились, и точкой, с которой мы продолжили. Тяжелое звучание на этой пластинке очень минимально. А это была одна из причин, по которой мне наскучили Porcupine Tree. Я чувствовал, что с этим металлом мы загнали себя в угол. Я устал от такой лексики, и это отразилось на альбоме. Есть пара громких риффов, но их немного.

Это очень бескомпромиссный альбом. Это не значит, что ни одна из наших предыдущих пластинок не была такой, но на этом альбоме нет ничего, что могло бы иметь хоть малейшую надежду попасть в радиоротацию. Я считаю это плюсом, а не минусом. Он очень собранный и потворствующий нашим желаниям. Это самый искренний манифест Porcupine Tree из всех возможных. Это семь песен, и каждая из них в некотором роде маленький бриллиант. Каждая из них выполняет свою роль на альбоме. Все они по-своему эпичны, претенциозны и экспериментальны.

Даже в такой балладе, как «Of the New Day», есть, как рассказал мне Гэвин, сорок две различных смены ритмического рисунка. Это сводит меня с ума. Это удивительно, потому что, когда ее слушаешь, то думаешь: «Это очень легкая для восприятия баллада», но в ней есть свой уровень сложности. А «Walk the Plank» интересна еще и тем, что в ней нет гитар. Мы решили: «Давайте запишем песню, в которой мы с Ричардом придумаем клавишные партии и звуковое оформление, а Гэвин будет играть на барабанах». В прошлом мы такой шаг бы не сделали, тогда роли каждого были более четко разграничены и определены.

На данном этапе карьеры у нас должен возникать восторг от того, что мы делаем как коллектив. Наш интерес заключался в том, чтобы попробовать все по-новому.

Что касается гастрольного состава, то тут музыкальным директором является Гэвин. Он отвечал за найм двух музыкантов, присоединившихся к нам: Рэнди Макстайна на гитаре и Нейта Наварро на бас-гитаре. Они оба великолепно звучат, и уверен, что все хорошо получится. Они оба работали с известными музыкантами и обладают большим опытом.

Расскажи подробнее о вашем соавторстве, которое легло в основу альбома.

Самым важным изменением на этом альбоме стало решение сочинять все вместе, и, возможно, еще именно поэтому альбом такой сильный.

Кроме «Of the New Day», все остальные песни это коллаборации либо с Ричардом, либо с Гэвином, либо всех вместе в случае «Herd Culling». Мы сочинили ее вместе. Это была последняя песня, которую мы записали для альбома во время карантина. «Dignity» и «Walk the Plank» написали мы с Ричардом, а «Harridan», «Rats Return» и «Chimera's Wreck» — мы с Гэвином.

Еще на раннем этапе, когда в 2012 году мы обдумывали этот альбом, я решил: «Я больше не собираюсь сочинять музыку и представлять ее участникам Porcupine Tree. Если мы собираемся записать больше музыки Porcupine Tree, она должна исходить по крайней мере от двоих из нас, работающих вместе». И в значительной степени получилось так, как получилось, за одним исключением. Такое решение также означало, что мы создадим что-то совсем другое.

В прошлом я, по сути, приходил и сообщал парням: «Вот следующий альбом». Я бы вручил им компакт-диски с девятью песнями. Думаю, что в конце концов им это надоело, и это понятно. У них не было возможности включиться в творческий процесс. Так что может быть это самое большое изменение из всех. Действительно, это самый совместный альбом Porcupine Tree, который когда-либо был, и, возможно, именно поэтому он звучит наиболее уникально.

Само собой разумеется, когда материал самостоятельно пишет один человек, как правило, его влияние проявляется более отчетливо. Если сочиняют музыку двое или трое, уникальность каждого из них попадает в большой плавильный котел, но каждый из них проявляется в более уникальном, гештальтном виде. Определенно так и есть. Когда слушаю, например, песню «Harridan» — это полностью Гэвин и полностью я. Когда слушаю «Walk the Plank», это полностью Ричард и полностью я. Сочетание двух личностей, сочиняющих песни.

Давай углубимся в несколько песен альбома, начиная с «Herd Culling», которая является невероятно подвижным и мрачным произведением. Что вдохновило вас?

Ранчо Скинуокер известно как одно из самых посещаемых призраками мест в мире. Оно расположено недалеко от города Баллард, штат Юта. Считается, что это место паранормальных явлений и деятельности, связанной с НЛО. Независимо от того, веришь в эту чушь или нет, это захватывающая история.

Семья, которая жила там в 90-е годы, утверждала, что находилась в осаде из-за паранормальной активности, будь то существа за пределами их дома или существа, связанные с НЛО, которые воровали и убивали их домашний скот. Первая строчка песни «Son, go get the rifle, I think there's something in the yard» («Сынок, принеси винтовку, я думаю, во дворе что-то есть») рассказывает об этой семье, защищающей себя и свое ранчо от паранормальных явлений.

Еще со времен, когда я был ребенком, я был очарован мифами и призраках. Не уверен, верю ли я в них, но всегда хотел верить. Я до сих пор скептичен, когда речь заходит об НЛО и о государственной тайне. Но я люблю эти истории. Ранчо Скинуокер — фантастическое и причудливое место.

Дикое. Я считал, что эта песня — высказывание на тему растущего насилия в обществе и неуместной паранойе и истерике, которые нагнетаются средствами массовой информации.

Мне нравится твоя интерпретация. Серьезно, я бы забрал все свои слова обратно, чтобы использовать твою интерпретацию каждый раз, когда кто-нибудь спросит меня, о чем эта песня. Это самое прекрасное в музыке. В некотором роде я ненавижу разбирать песни и тексты, потому что в конечном итоге это лишает слушателя его собственных интерпретаций. Это не книги и фильмы, в которых все как бы объясняется в процессе повествования. Поп-музыка не такая. Она открыта для того, чтобы пройти через призму слушателя.

Кроме того, очень часто я сочиняю тексты, и затем слышу от других, о чем, по их мнению, эти тексты. И я думаю: «Я не хотел такого восприятия, но на самом деле, знаешь что? Подсознательно, да. Возможно, дело было в этом». Когда пишешь тексты, всегда возникает ощущение, что пишешь их на автомате. Я всегда в поиске текстов, в которых есть музыкальность. Таким образом, они не обязательно всегда имеют очевидный буквальный смысл, но звучат хорошо.

Когда Пол Маккартни писал песню «Hey Jude», у него была фраза: «The movement you need is on your shoulder». И он сказал Джону Леннону: «Не волнуйся, это всего лишь временная фраза. Она ничего не значит. Я собираюсь ее изменить». Леннон ответил: «Нет, ты должен ее оставить. Это потрясающая строчка». Все потому, что иногда речь идет о поэзии слов. Возвращаясь к ним каждый раз, находишь в них разный смысл. Я всегда за принятие таких фраз/строчек.

Нужно отметить, что у этого альбома нет какой-то общей темы. Обычно такая тема всегда прослеживалась, даже если песни не обязательно были связаны друг с другом напрямую. Были бы навязчивые идеи, которые появлялись бы от песни к песне, будь то серийные убийцы в «In Absentia» или истории о призраках в «The Raven that Refused to Sing». Очевидно, что у «The Future Bites» тоже была очень сильная концепция. Но вот этот альбом сочинялся в течение десяти лет. Так что, лирических тем и причин для беспокойства более чем достаточно. И, может быть, это и к лучшему, и является сильной стороной (альбома).

Песня «Chimera’s Wreck» звучит так, будто это исследование экзистенциализма и бренности. Это так?

Тут ты абсолютно прав. Она была написана после того, как мой отец скончался в 2011 году. В оригинальной версии тексты песен были гораздо более самореферентными. Первоначально я написал: «Вот он я. Мне 44 года». Таков был мой возраст, когда я впервые начал ее сочинять.

Эта песня о потере кого-то очень близкого. Когда мой отец умер, в тот момент я стал самым старшим мужчиной в нашей семье. Мой брат младше меня. У нас очень маленькая семья, и это событие заставило меня задуматься о теме смертности. Так было и раньше, но в этой песне эта тема стала гораздо более личной.

Я задавал себе такие вопросы, как: «Почему я это делаю? Что я делаю со своей жизнью? Чего я хотел достичь?». К этим же вопросам я возвращаюсь и в своей книге, потому что ее написание заставило меня на них сосредоточиться. Некоторые темы, которые я исследую в книге: «Чего я намеревался достичь, когда начинал этот путь? О чем я мечтал, когда стал профессиональным музыкантом? Как мне сравнить свои стремления с тем, к чему я на самом деле пришел?».

У Porcupine Tree много лет назад появилась песня под названием «Arriving Somewhere But Not Here» и в ней очень много говорилось о том, что ты вроде как прибываешь туда, куда не собирался, но ты вроде как в любом случае счастлив там, где оказался. И думаю, что моя жизнь и карьера являются тому доказательством. Это совсем не то, что я подразумевал.

И в книге я в этом признаюсь. Не такое я предполагал, когда в детстве влюбился в поп-музыку, для себя я представлял что-то совершенно другое. И, конечно, отчасти это связано с тем, что за время моей профессиональной карьеры индустрия изменилась до неузнаваемости не один и не два, а несколько раз. Таким образом, я все равно не смог бы достичь того, что представлял себе, потому что весь ландшафт менялся много раз. Но важно иметь возможность признаться самому себе чего я достиг, и сравнить эти достижения, возможно, с тем, что я представлял себе много лет назад.

Возвращаясь к твоему вопросу, думаю, когда мой отец скончался, я прошел через большое количество такого рода самоанализа. Не только с точки зрения карьеры, но и с точки зрения семейной жизни. Я имею в виду, очевидно, что и для меня многое изменилось за последние пять лет. И тут можно подискутировать, что начало этому положила смерть моего отца, и в свои сорок с небольшим я подвел итоги сделанному и задумался, что хочу сделать в будущем.

«Rats Return» — это обвинение в безумном опьянении политической властью. Эта песня, кажется, больше всего связана с периодом альбомов In Absentia и Deadwing.

Могу понять, почему ты так считаешь. Это единственная песня, в которой есть очень заметный металлический рифф, который немного связывает ее с той эпохой. Мне тоже она нравится.

Люди, управляющие планетой и нашими жизнями, в этой конкретной песне представлены крысами. Этот мелодичный проигрыш, который я изначально считал слишком абсурдным, чтобы доводить его до ума, я все-таки оставил. Я решил: «К черту всё, поп-музыка в любом случае абсурдна, за дело!». Это список диктаторов.

Создание поп— или рок—музыки, или любого другого жанра в то время, когда ситуация настолько ужасна, как за последние шесть лет, немного похоже на картину, когда Нерон играл на скрипке, пока Рим пылал в огне. Я не знаю, служит ли то, что я делаю какой-то цели, но в идее, что люди сейчас нуждаются в музыке и искусстве больше, чем когда-либо, есть доля истины.

Разговор, который многие из нас ведут в эти дни, звучит так: «Будут ли люди приходить на наши концерты? Неужели у них нет ничего лучше, на что можно было бы потратить деньги в столь трудные времена?». Цены на газ и электроэнергию в стране за последние несколько месяцев удвоились из-за кризиса в России. Быть живым стало дорого.

Расскажи об эстетике дизайна, использованного для оформления альбома.

Он отражает мою страсть к использованию жирного текста и тому, что я называю негативной художественной эстетикой. Она в том, как белый квадрат стирает все, на что он помещен. Изображение под ним становится почти неуместным. Все дело в белом квадрате. Мне нравится идея, что можно стереть практически любую фотографию, будь то архитектурный фрагмент, семейный или праздничный снимок, пейзаж или что-то еще, поместив на нее этот белый квадрат с довольно утилитарным черным текстом. Мне нравится такая однородность во всем оформлении альбома.

Это еще и отражение мира, в котором мы живем. Сейчас мы стали очень ориентированными на текст. Я имею в виду, что текст сейчас играет гораздо более важную роль в нашей жизни, чем, возможно, раньше, потому что все сводится к маленьким миниатюрам. Текст сейчас во многих отношениях является тем, что маркетинговые компании и коммерческие структуры используют для передачи сообщений, гораздо чаще, чем в 70-90-е годы. В тот период это было гораздо больше связано с образами. Если посмотреть на работы некоторых из самых передовых современных дизайнеров, и я говорю о коммерции в целом, многое из них основано на тексте. Это справедливо и для социальных сетей.

Думаю, что эффект образа стал менее актуален из-за снижения концентрации внимания. Но фрагмент текста дает незамедлительный эффект. Слоган или фрагмент текста оказывают молниеносное влияние.

Компания, которая занималась оформлением альбома, называется Designers Republic, уже много лет я являюсь ее большим поклонником за все, что они сделали для Warp Records.

Расскажи о решении подписать контракт с лейблом Music for Nations.

Наш менеджмент разослал альбом всем компаниям, у каждого лейбла были свои варианты раскрутки, но Music for Nations оказались лучшими. Не хочу показаться высокомерным, но с этим альбомом не составит труда справиться практически любому лейблу. Группа, возвращающаяся спустя 11 лет с новым альбомом и устоявшейся, преданной армией поклонников, которые нацелены на покупку физических носителей, включая специальные издания. У Music for Nations была команда, с которой мы чувствовали себя наиболее уверенно, они были полны энтузиазма. Думаю, они хотят выйти за рамки позиционирования себя только как метал-лейбла, и наш проект помогает развеять такое представление.

Я хотел бы назвать несколько ключевых людей, проектов, песен и мест из истории Porcupine Tree, и попросить тебя рассказать первое, что приходит на ум. Давай начнем с Малкольма Стокса.

Малкольм — один из тех людей, которые были очень важны в моей жизни. Он был тем, с кем мы ходили по магазинам пластинок в то время, когда для меня в позднем подростковом возрасте это было очень важно в смысле формирования музыкального вкуса. Когда я еще учился в школе, у него уже была работа, так что у него были деньги. Мы вроде как тратили его деньги на пластинки и каждые пару недель ездили в Лондон в магазин Virgin Megastore на углу Оксфорд-стрит и Record and Tape Exchange в Ноттинг-Хилле.

Мы просто находили альбомы, которые выглядели интересными, и покупали их. Все это было задолго до того, как появился Интернет. Мы находили записи артистов, о которых не имели ни малейшего представления, и не было возможности узнать что-либо, если не совершить «прыжок веры» и не купить их. Я помню, как поехал в Лондон и купил пластинку Art Zoyd, но ничего о них не знал. Все, на чем я основывался, так это на том факте, что на пластинке было несколько довольно длинных треков, и кажется, она лежала в разделе арт-рока. Этого мне было достаточно, чтобы купить пластинку Art Zoyd.

Я скучаю по тем временам. Помню, что у меня был подобный опыт в местной библиотеке. Я выбирал все, что выглядело интересным. Помню, как открывал для себя такие записи, как Escalator Over the Hill Карлы Блей, Sonic Seasonings Венди Карлос и Gruppen Карлхайнца Штокхаузена. Я ничего о них не знал, но я брал их домой, и у меня сносило крышу. На каждую запись, которая сводила меня с ума, приходились три записи, которые ничего для меня не значили. Но этот процесс проб и ошибок был важен, такого больше не происходит. Сегодня можно мгновенно прослушать все на YouTube и сказать: «Нет, мне это не нравится» и нажать кнопку, не давая реального шанса этой музыке.

Возвращаясь к Малкольму, он был моим сообщником. Я вместе с ним открыл для себя так много музыки на этапе становления — музыки, которая стала очень важным источником влияния и вдохновения на протяжении всей моей жизни. Например, мы были одержимы сольной карьерой Питера Хэммилла.

Я общался с Малкольмом, когда работал над музыкой No-Man. Я начал записывать музыку под псевдонимом Porcupine Tree просто для того, чтобы рассмешить Малкольма. Мы слушали все эти альбомы и влюблялись в некоторые из них. Потом я сочинял на них стихи, просто чтобы позабавить его. На другой день я делал попурри из Soft Machine, Dukes of Stratosphear или Daevid Allen и Gong, мы веселились от этого.

Мы вдвоем придумали фальшивую историю о двух похожих на шаманов персонажах-хиппи. Один из них назывался Porcupine Tree, а другого звали Solomon St. Jemain, у которого была группа под названием The Incredible Expanding Mindfuck. Оценивая теперь, можно сказать, что это было совершенно не смешно, но нам казалось забавным. У нас был свой собственный маленький мир, в котором мы открыли для себя музыку, которую никто из наших знакомых не слушал. В то время казалось, что никто другой в мире, вероятно, не слушал Gong, Henry Cow и Эдгара Фрёзе. Конечно, такие слушатели были, но мы об этом не знали, потому что не были знакомы с таким людьми и не имели никакой возможности с ними познакомиться. Нам казалось, что мы были единственными людьми на планете, которые знали эту музыку. Такой особый вакуум, в котором мы находились, был действительно важен.

После того, как я начал сочинять песни, чтобы развлечь Малкольма, я разослал несколько кассет и понял, что мы не могли быть более неправы. На самом деле, много людей заинтересовалось, так первые слухи о Porcupine Tree стали распространяться сарафанным радио. Я понял, что людям не хватает такого подхода к музыке — подхода 70-х или чего-то такого. Таким было рождение Porcupine Tree. Этого бы никогда не случилось без Малкольма.

Tarquin's Seaweed Farm — дебютный кассетный альбом Porcupine Tree (1989).

Это тот альбом, о котором я и говорю. В итоге у меня получилось около 90 минут музыкального материала, и каждый трек был своего рода пародией на кого-то. Некоторые из них были более удачными, чем другие, с точки зрения возможности имитировать исходный материал. Я назвал его Tarquin's Seaweed Farm из-за Dukes of Stratoshear – прочувствуй это название. Они в те времена оказали на меня большое влияние — альтер эго группы XTC для создания психоделической музыки. Они придумали друг другу такие имена, как сэр John Johns, Red Curtain, и Lord Cornelius Plum. Вот почему у меня были вымышленные участники группы Porcupine Tree того времени по имени Sebastian Tweetle Blampton III, Timothy Tadpole Jones и The Evaporating Flan. Tarquin's Seaweed Farm напоминал что-то вроде глупостей Эдварда Лира, Алисы в Стране чудес, случайных словесных ассоциаций.

Я разослал этот альбом и получил несколько откликов. Самым важным из них стал Ричард Аллен, который собирался основать лейбл Delerium Records, который в свою очередь стал лейблом, продававшим первые компакт-диски и пластинки группы. Откликнулись еще несколько человек, в том числе люди из Encyclopedia Psychedelica, который в то время являлся очень влиятельным подпольным журналом. Они писали об альбоме очень благосклонно. Так что, в некотором смысле, эти вещи дали толчок всей истории с Porcupine Tree до такой степени, что я подумал про себя: «Ладно, это не просто шутка. Это музыка, к которой люди относятся серьезно, и, возможно, я тоже могу отнестись к ней серьезно. И это очень забавно».

Клуб The Nag's Head в Хай-Уикомбе.

Это место проведения первого концерта Porcupine Tree 4 декабря 1993 года. Это было экспериментальное шоу, потому что я не был уверен, захочу ли я когда-нибудь играть вживую в роли Porcupine Tree. До этого момента мне не нравилось играть вживую с другими проектами, будь то No-Man или даже группы до этого. Мне никогда не нравилось выступать на сцене. Мне не нравилось внимание людей. Мысль о том, что люди будут смотреть на меня, меня не привлекала. Я был очень застенчив.

Porcupine Tree вроде как провели очень, очень короткий первый тур. Кажется, мы отыграли три концерта. После The Nag's Head были концерты в Лондоне и Ковентри. На концерте в The Nag's Head был аншлаг и прошло все феноменально. Было 250 человек, они собрались со всей Европы и остального мира, потому что покупали такую музыку.

В этот момент я еще раз задумался: «Из этого может что-то получиться. Возможно, мне следует отнестись к этому делу серьезно». На тот момент No-Man все еще являлись моей постоянной работой, и мы изо всех сил пытались привлечь внимание слушателей. А потом появились Porcupine Tree и без особых усилий собрали зал. Это был великий и волнительный вечер, в течение которого я понял, что это может стать началом чего-то большего. Если бы я знал, что меня ждет, я бы, возможно, дважды подумал, потому что в течение следующих двадцати лет это была борьба.

Voyage 34 (1992).

Это была моя попытка в одно мгновение избавить Porcupine Tree от налета ностальгии. Это было раннее проявление моей потребности постоянно меняться, изобретать и менять правила игры. Я записал альбом On the Sunday of Life, который в основном состоял из компиляции своего рода пародий на группы 60-х и 70-х. После этого я решил: «Хорошо, если эта музыка станет чем-то серьезным, она не может быть просто ностальгической. Она должна быть о настоящем и быть современной».

Voyage 34 стал попыткой как бы соединить влияние 70-х с тем, что было очень популярно в то время в Англии — этаким эмбиентным трансом, эмбиентной хаус-сценой. Я говорю о таких группах, как The Orb, Future Sound of London и Orbital. Я записал музыку в более современном, электронном стиле, но с некоторыми психоделическими элементами. Voyage 34 немного выделяется в бэк-каталоге, потому что я больше никогда не записывал ничего подобного. Это было средство для достижения цели. Эта музыка как бы кратко изложила все, что я хотел сказать в рамках такого подхода, в одной композиции. Но эта единственная композиция была экстраполирована, расширена, ремикширована и сама по себе стала альбомом.

Многоканальный микс альбома In Absentia (2003).

Он был сделан Эллиотом Шайнером по заказу DTS — компании, которая в то время очень активно продвигала на музыкальном рынке многоканальный звук. И они заказывали всевозможные альбомы для ремиксов в объемном звуке. Они были сосредоточены на записях, которые, по их мнению, демонстрировали объемный и захватывающий звук. И каким-то образом они услышали Porcupine Tree и поняли, что наша группа хорошо подойдет для такого применения. Мне повезло, что они действительно так думали, потому что не уверен, открыл бы я для себя в противном случае многоканальный звук.

Конечно, толчком к работе над многоканальной музыкой послужило то, что мне не понравился микс Эллиота. Звучит странно, но причина, по которой я это говорю, заключается в том, что нам прислали микс, а я, как и многие тогда, толком не понимал, что такое 5.1. У меня было некое представление, но по-настоящему я не понимал, что это, пока не услышал. И впервые я услышал его, когда звукозаписывающая компания забронировала для меня студию в Лондоне, чтобы я прослушал микс, присланный Эллиотом. Я возненавидел этот микс, но понял, что (в нем) можно исправить.

Я убедил звукозаписывающий лейбл отправить меня в северную часть штата Нью-Йорк, чтобы побыть там с Эллиотом, пока он его переделывал, а я стоял у него над душой. Было здорово иметь возможность учиться у него и наблюдать, как он работает. Благодаря этому я гораздо больше понял о микшировании в 5.1. Я вернулся домой и сразу же решил, что собираюсь инвестировать в собственную систему 5.1. Еще я решил, что начну микшировать в 5.1 всё. А затем, несколько лет спустя, я был номинирован на Грэмми за многоканальный микс альбома Fear of a Blank Planet, остальное уже история.

«Anesthetize» и «What Happens Now?» (2007).

Из всех эпичных композиций, которые я сочинил, «Anesthetize», наверно, наиболее успешна в плане раскрытия музыки и лирической составляющей. Все это гармонично сочетается. Для этого придумана очень сильная концепция. Примерно в то время я размышлял о книге «Лунный парк» Брета Истона Эллиса. Сейчас, конечно, банально говорить о том, что у молодых людей дефицит концентрации внимания, и с каждым разом он все уменьшается. Но в то время, думаю, Эллис был одним из первых, кто действительно написал о смертельной скуке — о детях, которые так хорошо обеспечены и у которых так много свободного времени. Они просто наскучили себе до смерти. Он прекрасно об этом написал, я был очень вдохновлен. Эта книга подарила мне сильные эмоции в плане направления для сочинения текстов в течение всего того периода.

Заглавная песня «Fear of a Blank Planet» основана на этой идее. «Anesthetize» о впадании в ступор от современной жизни, окружающего мира, натиска информации, развлечений, новостей и политических манипуляций. Люди только начинали беспокоиться о том, как технологии влияют на молодое поколение. Тогда это была довольно новая тема и прекрасный крючок, на который можно было повесить все эти песни.

Честно говоря, мне довольно трудно писать песни и музыку. Я знаю, что некоторые люди считают меня трудоголиком и невероятно плодовитым, но это все из-за моей трудовой этики, которую я унаследовал от отца. Я, как говорится, бьюсь головой о стену, пока не пробью в ней трещину, но это нелегко. Альбом Fear of a Blank Planet стал исключением. Все это выплеснулось наружу, как и мини-альбом Nil Recording, на котором была песня «What Happens Now?».

Между Fear of f Blank Planet и Nil Recurring много перекрестных линий. Очень часто я сочинял, не будучи полностью довольным результатом, а затем заимствовал элементы из написанного, которые мне нравились, и помещал их в контекст чего-то нового. Затем возвращался к первоначальному варианту и думал: «В любом случае, это было довольно неплохо». Так случалось в моей жизни и карьере несколько раз, когда я возвращался к вещам, которые ранее отбраковывал, и перерабатывал из них лучшие идеи, понимая, что они являются хорошей альтернативой. Вот что такое Nil Recurring — идеи, которые были отбракованы для Fear of a Blank Planet, которые, как я чувствовал, были достаточно сильны, чтобы иметь право на жизнь. Есть определенные мотивы, музыкальные и лирические идеи, которые появляются и там, и там. Мне нравится такая концептуальная преемственность.

Расскажи немного о твоей новой книге Limited Edition of One и о том, что побудило тебя принять участие в этом проекте.

Уже десять лет меня пытались убедить написать книгу. Я всегда относился к этому довольно пренебрежительно, потому что всегда считал, что моя карьера — это не материал для музыкальных биографий. У меня нет ничего такого: секс, наркотики, рок-н-ролл или истории об обращении в религию, о которых можно было бы рассказать. Люди из издательства Little Brown, опубликовавшего книгу, сказали: «Ты должен написать книгу, потому что все остальные книги одинаковые. Все они, по сути, рассказывают одну и ту же историю».

Это правда. Как только узнаешь историю, она становится скучной. Нам не нужна еще одна история о взлете и падении рок-н-ролл-группы. Нам больше не нужна еще одна книга с анекдотами. Про себя я подумал: «Может быть из-за того, что у меня нет таких историй, я мог бы написать книгу, которая в этом смысле стала бы глотком свежего воздуха». Я начал думать, о чем бы написать. Я решил, что напишу больше о своих мыслях касательно музыки. Еще я решил включить в нее короткие рассказы и заметки о музыке, телевидении и фильмах. Я много обсуждаю кончину моего отца и то, как это на меня повлияло.

Все это я попытался собрать воедино в виде книги. Этого бы не случилось, если бы не карантин. Я не знаю, стал бы я когда-нибудь всерьез садиться за написание такой книги. Но отмена туров и тот вынужденный эгоцентричный мир, в котором я оказался, дали мне возможность ее написать. И как только у меня появилось несколько глав, я понял, что это сработает. Сейчас я по-настоящему горжусь результатом. Мне нравится думать, что она совершенно не похожа ни на одну другую музыкальную книгу, которая когда-либо была написана, хорошо это или плохо.

Ее было трудно написать. Было нелегко, но очень весело. Я осознавал, что не выгляжу как негативно настроенный человек. Очень легко попасть в ловушку, раскрыв все свои беды и жалуясь на все, что не устраивает, на всю несправедливость, от которой, по твоему мнению, ты страдал. С учетом этого главы были несколько раз переписаны. Еще я постарался сделать ее как можно более универсальной.

По определению, это книга обо мне, и поэтому она очень помогает, если знать мою музыку и меня, хотя я сам так и не считаю. Многие главы являются размышлениями о том, что значит быть музыкантом, работающим на моем уровне, который не является ни безвестным, ни мейнстримом, который где-то посередине. Я надеюсь, книга объясняет это людям, которые ничего обо мне не знают.

Ты руководил микшированием многоканальной версии нового альбома Tears for Fears «The Tipping Point». Чем увлек тебя этот проект?

«The Tipping Point» — отличный альбом. Он чудесный, это квинтэссенция Tears for Fears, но еще это альбом, который мог быть создан только сейчас. Песни просто замечательные. Постановка великолепна. У Роланда Орзабала по-прежнему потрясающий голос.

На самом деле, они записали этот альбом дважды. В первый раз, в 2017 году, их руководство отправило их к современным поп-авторам, чтобы они попытались придумать современные поп-песни. Они записали альбом, прослушали и поняли, что ненавидят его и что это не они. Они чувствовали себя скомпрометированными и замаравшимися — все то, что чувствуешь, когда делаешь что-то по неправильным причинам. Вместо этого, они включили две из этих песен в сборник.

Затем они вернулись к исходной точке и начали работать над альбомом с нуля. На этот раз они сказали себе: «Давай запишем все по-нашему. Давай не будем слушать никого из менеджеров и просто вспомним, как мы писали альбомы, когда начинали». И они проделали фантастическую работу. Для меня было честью участвовать в создании микса Atmos.

Atmos идеально подходит для объемного звука и звучания с эффектом присутствия. В музыке Tears for Fears есть все пласты саунд-дизайна, электроники и последовательностей, которые идеально подходят для этого процесса. Было большим удовольствием работать с многоканальным звуком, потому что обычные правила здесь неприменимы. В типичной рок-группе нужно держать барабаны и бас-гитару вместе. И ритм-гитары нужно оставить вместе с барабанами и басом. Но в The Tipping Point так много музыкальных наслоений. Это одна из тех пластинок, для которых стереосистема недостаточно велика, чтобы вместить все.

Помню, что говорил нечто подобное, когда работал над объемным миксом альбома King Crimson «Lizard». Пока не появился объемный микс, мы не могли услышать эту запись по-настоящему, должным образом. Это в значительной степени относится и к Tears for Fears. В некотором смысле, хотя они и не знали об этом, они как бы создавали музыку для объемного звучания. Новый альбом – отличный тому пример.

Что слушателям ожидать от предстоящего в 2023 году твоего сольного альбома The Harmony Codex?

В нем будет сохранена большая часть музыкальной лексики The Future Bites, но он вернется в более концептуальный мир, он меньше посвящен лаконичным поп-песням и больше экспериментирует. Говоря самыми простыми словами, этот альбом может оказаться где-то на стыке альбомов Hand.Cannot.Erase. и The Future Bites, но не станет ни одной из этих записей.

По правде, я от него в восторге. Я говорю это каждый раз, когда у меня появляется дюжина новых песен, но в этих песнях действительно есть что-то уникальное. У меня такое чувство, что этот альбом может стать отличным. Новый альбом по ощущениям станет почти следующим шагом от The Future Bites, который получился очень обтекаемым и обладал утонченностью поп-музыки. Я спросил себя: «С учетом этого альбома что я собираюсь делать дальше? Хорошо, я собираюсь взять такие же элементы, но поместить их в нечто более многообещающее». Конечно же, все это может означать что угодно. Есть песни, в которых можно найти элементы спиричуэл-джаза, электроники, фрагменты прогрессив-рока, вокальные манипуляции и современную цифровую обработку аудиосигнала.

Я так горжусь The Future Bites, что чувствую, что хочу создать нечто другое, потому что лучше на этом поприще я уже сделать ничего не смогу. Все идеально подходит для того, чем является этот альбом. Я испытывал схожие чувства лишь несколько раз за свою карьеру. Когда записывал Hand.Cannot.Erase., то считал, что не смогу записать концептуальный, старомодный рок-альбом еще лучше, чем этот. Не думаю, что и сейчас смог бы сделать лучше. Знаю, насколько противоречивым оказался The Future Bites, учитывая его приверженность компактным поп-формам. Но я всегда напоминаю себе, что люди, которые жалуются громче всех, находятся в меньшинстве. Обычно это одни и те же 10-15 человек. Реальность такова, что, по правде говоря, The Future Bites стал одним из самых тепло встреченных альбомов за всю мою карьеру.

Людям, которым нравятся Porcupine Tree, понравится направление этого нового альбома. Он гораздо более эпичный и бескомпромиссный. В какой-то степени более сложный и непредсказуемый. После того, как слушатели почувствуют переменчивый характер нового альбома Porcupine Tree, думаю, им придется по вкусу мой новый сольный альбом, и они высоко его оценят.

Жаль, что я не смог выступить в туре The Future Bites, помешал COVID-19. Когда выйдет новый альбом (вероятно, в середине 2023 года), я собираюсь отправиться в турне с ним, и тоже по-новому. Некоторые из идей, которые у меня были заготовлены для концертов The Future Bites, станут частью моего следующего сольного тура. Между новым сольным альбомом и альбомом/туром Porcupine Tree, я думаю, слушателям есть чего ждать с нетерпением.

Ричард Барбиери

Вырази свое отношение к активации новой фазы Porcupine Tree.

Все мои личные интересы связаны с тем, что я получу на творческом и эмоциональном уровнях. Для меня это тот случай, когда, если это последнее, что мы записываем, то мы заканчиваем с отличным альбомом, а также в хороших рабочих и дружеских отношениях со Стивеном и Гэвином. То, как все закончилось ранее, с альбомом The Incident, меня немного разочаровало. Мне долго пришлось с этим жить. Я прошел разные стадии горечи по поводу всего этого, как бы все отпустил, и теперь с энтузиазмом пытаюсь оживить этот проект.

Уилсон и Харрисон сказали, что группа на самом деле не распалась, учитывая, что они продолжали работать над музыкой вплоть до 2012 года.

Да, Стивен и Гэвин работали тогда над новой музыкой Porcupine Tree. Им проще встретиться, ведь они живут недалеко друг от друга. Кроме того, они могут легко сочинять вместе. Стивен может играть на гитаре, бас-гитаре, фортепиано или на чем угодно, и он может на интуитивном и физическом уровне сразу же добиться нужного эффекта. Это не тот стиль, по которому работаю или могу работать я. Так что, вероятно, для них это было в порядке вещей.

Мне же казалось, что группе пришел конец. Когда я читал интервью Стивена, он говорил что-то вроде: «Все это больше никогда не повторится. На этом все закончилось. Это стало бы шагом назад». В этих словах читался негатив, думаю, он поступал так, потому что хотел отвлечь внимание от истории с Porcupine Tree, чтобы журналисты сосредоточились на его сольной работе, и это вполне понятно.

Я никогда не переставал сочинять музыку и хотел работать со Стивеном и Гэвином, независимо от того, что происходило с Porcupine Tree. Я всегда посылал Стивену музыку, и в какой-то момент он сказал: «Ричард, все звучит великолепно, но почему бы тебе не включить эти композиции в свой сольный альбом?». И в этот момент я подумал: «Ну, это точно своего рода конец. У него нет никаких намерений продолжать группу». Так эмоционально и ментально я отпустил мысли о воссоединении, и начал работать над своей музыкой, у меня сложилась хорошая серия из четырех или пяти лет сольной карьеры и концертов.

Несмотря ни на что, я бы все равно отправлял ему больше музыки. А потом услышал, что он снова работает с Гэвином. Как правило, мы все равно были на связи, независимо от музыки. Мы переписывались друг с другом и ходили куда-нибудь поужинать. Время от времени я общался с Гэвином. Думаю, мы втроем никогда не избавимся от желания работать вместе. Просто на каком-то этапе стало очевидно, что музыка, над которой они работали, могла звучать именно как Porcupine Tree.

Примерно в 2016 году они начали высказываться: «Ну да, мы могли бы записать альбом». Именно тогда я начал проявлять большую активность, сочинять больше композиций и передавать Стивену множество музыкальных набросков. Мой показатель успеха в работе со Стивеном обычно составляет примерно 1 к 12, поэтому мне пришлось сочинять много композиций и придумывать много идей. К счастью, они с Гэвином подхватили кое-что из моей музыки.

Я не автор песен, хотя и работал со многими вокалистами, но таков процесс. Стивен и Гэвин, возможно, будут заинтригованы только одной мелодией, одной частью трека или одним звуком. И это совсем не то, что я мог себе представить, что им понравится. Но они знают, что могут превратить этот фрагмент в песню — все развивается из такой отправной точки. Получается, я выставляю свои наработки на всеобщее обозрение и наблюдаю, сможет ли что-нибудь из них найти свое пристанище.

Как только я узнал, что Стивен и Гэвин приняли к сведению некоторые из моих идей, мы начали формулировать, как их раскрыть. Хотя по большей части мы работали порознь, у нас было несколько сессий у Гэвина. Мы проводили сеансы прослушивания и пробовали несколько музыкальных тем. Процесс был весьма спорадичен. Стивен записывал еще один альбом, а в промежутках между записью совершал турне, прежде чем была написана еще одна песня (Porcupine Tree). Так что, я не был полностью готов к воссоединению, пока не уверился, что это произойдет, а это произошло пару лет назад. В конце концов, все это превратилось в альбом, написанный в соавторстве.

Как ты относишься к продолжению деятельности в качестве трио?

Все, что я могу сказать, касается развития событий в течение этих одиннадцати лет. Гэвин и Стивен начали сочинять. Стивен начал писать музыку на басу, что необычно. Такой подход снова изменил музыку — как тогда, когда Стивен для группы больше сочинял на клавишных, а не на гитаре.

Против Колина Эдвина не было ничего. Просто на данном этапе Porcupine Tree стали чем-то другим. Кроме того, после такого долгого перерыва нужно, чтобы все было иначе. Если бы наше воссоединение случилось через пару лет после финального концерта в Королевском Альберт-холле, у нас, вероятно, был бы тот же состав.

Еще был карантин из-за COVID-19 и своего рода отчужденность. Поэтому все просто так получилось. Я знаю, что многих людей мы расстроили. Мы сотрудничали с новой командой оформителей альбома и фотографов. Мы сотрудничаем с новой звукозаписывающей компанией.

Мы также отказались от помощи Уэса Дирта, предыдущего нашего тур-гитариста, потому что следуем другим путем. Причина такого решения в том, что, когда мы размышляли о концертах и об их проведении, мы поняли, что клавишных будет довольно много. Вместо того, чтобы ставить что-то на бэк-треки, что нам никогда не нравилось делать, мы хотели найти мультиинструменталиста, по этой причине пошли в таком направлении.

Дело в том, что в жизни все меняется. Я продюсировал альбомы для групп, в которых чувствовал себя действительно близким им человеком. Например, мы отлично сотрудничаем, а потом они не позовут меня записывать свой следующий альбом. И не потому, что я им не нравился или потому, что работа была сделана плохо. Им просто пора двигаться в новом направлении. Я не хочу, чтобы что-то подобное негативно сказалось на Колине или подразумевалось, что тут была его вина.

В марте вы втроем дали интервью изданию The Guardian, в котором были намеки на большой раскол в группе примерно во времена альбома The Incident.

У журналистов британских газет есть определенный стиль работы. Я помню это со времен пребывания в группе Japan, поскольку о нас часто выходили статьи в Daily Mirror, The Sun и The Times. Независимо от их политических пристрастий, все они очень похожи, когда дело доходит до общения с артистами, в интервью они ищут ту единственную реплику, которая привлечет читателей, и обычно она негативная. Они любят акцентировать внимание на такой реплике. The Guardian упомянули, что я был озлоблен, и моя озлобленность переросла в большую проблему. Они пытались немного стравить нас друг с другом. Все сосредоточились на той единственной строчке или предложении, которую выделили журналисты, а она не отражает истинную картину происходящего.

В статье The Guardian Стивен сказал, что чувствовал себя действительно недооцененным мной и Гэвином. Он чувствовал, что мы его не любим и не уважаем, что далеко от истины. Но он действительно так сказал, и это его правда. Я не стану отрицать, что проблемы были. Нам следовало бы сделать перерыв после тура и альбома Fear of a Blank Planet, но мы продолжали работать изо всех сил и дошли до того, до чего не должны были. Все зачерствело. Кроме того, становилось все сложнее так долго находиться вдали от дома.

Пока мы были в туре, у каждого случились личные потери и утраты, всех нас это коснулось. Была скука. Были проблемы с депрессией. Была тревога. В то время я этого не осознавал, но у меня были некоторые проблемы, и иногда я был не особенно приятным в общении. Это просто была не самая лучшая атмосфера.

Было обидно, что дело дошло до такого. Я не считал альбом The Incident особенно значимым по сравнению с предыдущими нашими работами. Стивен становился очень отстраненным. Он проводил много времени в одиночестве. Это был просто своего рода распад, что обычно происходит с группами. Самые счастливые времена — это когда вы играете на дерьмовых маленьких площадках и передвигаетесь в фургоне все вместе. Вы все вместе участвуете в этом процессе и вместе к чему-то стремитесь.

С тех пор, как Porcupine Tree взяли паузу, ты выпустил два сольных альбома и несколько EP. Повлияла ли твоя сольная карьера на то, как создавался новый материал группы?

Предполагаю в том, что я делал сольно произошел какой-то прогресс. Я был очень доволен своим альбомом Planets + Persona 2017 года. Он дал мне возможность работать с различными ансамблями и всерьез размышлять о своей музыке больше в композиционных, почти классических терминах. Для меня это стало большим прорывом. Последний альбом, Under a Spell 2021 года стал чем-то иным, чем он должен был стать, но в нем все еще есть особенные моменты, это точно.

Но не знаю, изменило ли что-нибудь из этого музыкального опыта мою работу с Porcupine Tree. Думаю, я очень рано прозрел в плане осознания, как мог бы сотрудничать с другими музыкантами. С тех пор ничего не изменилось. Мой стиль работы с джазовыми, рок- и электронными музыкантами остался прежним.

Стивен однажды сказал, что я «лучший конструктор звукового ландшафта со времен Брайана Иноу», этого мне хватит на два-три года, прежде чем понадобится еще один комплимент от него (смеется). В основном то, что я привношу в группу — это не уровень музыкального мастерства. Я привношу абстрактные идеи и звук, которые каким-то образом появляются в этой рок-группе. Не многие музыканты так делают. Есть великие электронные исполнители, которых я люблю, но, когда они создают свою музыку, она не взаимодействует ни с чем другим. Мне не известно о большом количестве клавишников в контексте группы или в рамках рок-музыки, работающих в качестве электронных исполнителей.

Недавно Роберт Фрипп упомянул что-то вроде того, что ему нравится, когда музыканты могут идти своим путем. Он сказал, что у музыкантов-виртуозов есть тенденция показывать вам, на что они способны. И, конечно, не будучи одаренным в этом смысле и не разбираясь в теории музыки, я, к счастью, не пошел по такому пути.

Что я делаю как сольно, так и с Porcupine Tree — это подхожу к музыке с позиции продюсера. Я думаю: «Что нужно песне? О чем поет вокалист? Где пробелы в музыке? Какие частоты здесь используются? Что можно добавить?». И если мой трек не может быть добавлен в этот музыкальный момент, я не буду его воспроизводить. Для меня принятие такого решения станет успехом.

Давай поговорим о некоторых треках, которые на альбоме вы написали в соавторстве, начнем с «Herd Culling».

Изначально эта песня авторства Стивена и Гэвина. Мне было довольно трудно в нее вписаться. Я не мог понять, что сбивало меня с толку. В конечном счете, думаю, что дело в тактовом размере 11, который для меня оказался довольно сложным. Мне пришлось повозиться с ним некоторое время, но как только я начал добавлять наложения, то стал с большим позитивом относиться к этому произведению.

Что я пытался сделать, так это подобрать по слуху некоторые темы внутри композиции, а затем создать в финале трека такой фрагмент, который ощущался бы почти как мысль, пришедшая в голову слишком поздно. Эта часть песни похожа на последствия произошедшего на ранчо Скинуокер. Известно, что случилось что-то плохое, а затем всего за две минуты демонстрируется конструкция, которую я собрал из различных электронных устройств. Идея состоит в том, чтобы суммировать ощущения от трека. Стивену это очень понравилось, и он захотел доработать эту тему, так она стала частью произведения. Это не была обычная композиция из трех частей.

«Dignity» состоит из множества ваших фирменных черт и настроений. Опиши, как так получилось.

В данном случае Стивен взял три отдельных фрагмента музыкальных треков, которые я ему отправил, и соорудил из них нечто. Это три мои композиции, которые ему удалось собрать воедино и фактически превратить в очень типичную песню Porcupine Tree со всеми теми легко узнаваемыми чертами, с красивыми гармониями и очень мелодичным сопровождением акустической гитары. Он мастер своего дела. Он может создавать такие вещи и творить такую магию.

В одном из фрагментов во вступлении, который позже повторяется, слышна сцена на детской площадке. Я представлял себе главного героя, оказавшегося бездомным, но на самом деле у него есть прошлое, ум и достоинство. В этом весь смысл. На улицах живут люди, у которых была потрясающая карьера и семьи, но из-за обстоятельств они оказались в таком положении.

Чтобы проиллюстрировать эту мысль, в самом начале слышны детские голоса на фоне звукового оформления. Я использовал вокал Лайсен Рилендер, с которой много работал. У нее очень чистый вокал, как у певцов детского хора мальчиков. Ее вокал потом еще появляется во время динамичной секции песни. Вступление переходит в основу песни с аккордами, взятыми из написанного мной трека. В нем много смен настроений, это мой любимый трек на альбоме.

«Walk the Plank» самая экспериментальная композиция на альбоме. Что скажешь о ее тематике и конструкции?

У нее много общего с такими треками, как «Bonnie the Cat» и «What Happens Now?». Она более электронная, и в ней, конечно же, есть моя атмосфера. Реакция Гэвина иная, чем обычно в Porcupine Tree. Скорее, он реагирует на композицию так, как если бы работал со мной над другим проектом. Мне кажется, в этой песне есть что-то и от атмосферы группы Japan. В ней вообще нет гитар. Это наш козырь в рукаве. Это сторона Porcupine Tree, которая находится почти на стыке звучания группы, но не переходит за черту, иначе это были бы уже не Porcupine Tree.

В тексте песни речь идет о людях, развращенных властью — персонажах, создающих глобальные проблемы. Это документ в духе настоящего времени.

Как ты оцениваешь происходящее сейчас в мире, связанное с этим альбомом и туром?

Последние шесть лет были очень, очень странными в связи с изменением политического ландшафта. В лидеры, обладающие ответственностью за принятие ключевых решений, каким-то образом выдвинулись абсолютные отбросы общества — люди, которые, вероятно, не смогли бы выполнять другую работу, даже если бы попытались. И это очень пугает. У нас очень ограниченный выбор среди правительственных чиновников, отвечающих за очень важные процессы, включая принятие решений о ведении войны. Еще есть COVID-19. Время замешательства, и мир видится совершенно другим.

Все изменилось, когда умер Боуи. Я не говорю, что причина в этом, но помню, что обсуждал этот вопрос со своей женой Сюзанной. С того момента все пошло на спад. У нас в Великобритании ужасная ситуация, все становится недоступным. Люди будут ужасно страдать.

Карантин из-за COVID-19 разрушил наши личности. Сильно пострадало психическое здоровье. Честно говоря, трудно увидеть свет в конце туннеля. Интересно, что во время первого локдауна я чувствовал себя довольно воодушевленно, но к тому времени, когда мы дошли до второго, я испытывал психологические трудности. Из этого вырвалось много такого, о существовании чего я и не подозревал.

Итак, все ужасно и очень тяжело, и все же сейчас мы пытаемся обсуждать наш альбом. Невозможно не испытывать чувство вины, но, с другой стороны, есть понимание, что нужно попытаться вести себя как обычно. Если этого не сделать, то поддашься ситуации еще больше.

Возросла ли в этой связи важность музыки как способа бегства от реальности?

Искусство и музыка всегда выполняли эту функцию. Они могут изменить жизнь многих людей. Для других музыка — это способ расслабиться и забыть о своих личных и мировых проблемах. Это мир, в котором можно потеряться. Но я не уверен, что люди слушают музыку так, как это делали наши сверстники. Сегодня музыка — это аксессуар в жизни. Все дело в маленьких деталях, которые сочетаются с чем-то другим. Музыка стала чем-то другим.

Поколение, к которому мы с тобой относимся — последние, кто признает музыку такой, какой она была последние несколько десятилетий. Я очень ценю такой подход. Мне до сих пор не верится в то, что я могу пойти в музыкальный магазин и за 10 фунтов купить произведение искусства. Это же так дешево за то, что получаешь за эту цену. Но для большинства сейчас это кажется непомерной ценой, тем, чего они делать не станут.

Чего зрителям ждать от предстоящего тура Porcupine Tree?

Мы сыграем весь альбом целиком, но не собираемся играть его как единое целое. Мы собираемся дополнить его несколькими сюрпризами, но в основном материалом с альбомов, которые, по нашему мнению, являются лучшими из записанных Porcupine Tree — в первую очередь In Absentia и Fear of a Blank Planet. Это будет хороший концерт на два с половиной часа.

Для меня самое тяжелое — это процесс подготовки к туру. Когда я нахожусь на сцене, физически ничего не происходит. Для меня все легко. Это тот случай, когда нужно быть сосредоточенным и способным воплотить все идеи в жизнь. На сцене я объединяю музыкальное оборудование и звуки, а также нахожу способы все это сделать. Еще я определяю, что возможно, а что нет.

Мы провели первые репетиции с новым гастрольным составом. В конце августа мы приступаем к полноценным репетициям. Думаю, что на сцене музыка будет звучать хорошо. Будет несколько сюрпризов. Я сейчас сконцентрирован на этом. Я потратил на эту работу целый год.

Мы собираемся записывать (аудио) каждого концертного вечера этого тура. Мы могли бы снять видеофильм одного из этих концертов. Может быть, будет снят документальный фильм.

Ты отвечаешь за дизайн мерча группы. Расскажи об этом процессе.

Стивен и Гэвин доверяют мне в том, что касается дизайна. Обычно я принимаю участие в выборе дизайнерских решений, которые мы используем, даже иногда в том, как преподносятся концертные выступления. Что касается мерча, то на этот раз мы собираемся использовать некоторые аспекты обложки альбома с вкраплением других стилей. Вместе с дизайнером мы придумаем общую тему, которая будет задавать тон всему. Я в большей или меньшей степени создавал мерч для предыдущих туров. Это отнимает много времени, но другие ребята тоже многое сделали. На протяжении многих лет Стивен был администратором группы. Гэвин очень хорош в материально-технической и технической части дела. Так что я рад внести свой вклад.

В конечном счете, мы принимаем общие решения о бизнесе группы. Все думают, что решения за нас принимает Стивен, но на самом деле у нас демократия, и у каждого есть право голоса. Гэвин и Стивен почти всегда принимают мою сторону, но иногда и я встаю на сторону победителей.

На альбоме 2021 года Under a Spell был применен совершенно иной подход, чем на твоих предыдущих сольных записях. Как получился этот альбом?

Я вполне доволен тем, чего достиг. Несмотря на то, что я работал сам по себе, мне удалось включить в альбом много элементов живых выступлений. Я использовал много сессий и записей, сделанных с участием музыкантов для моего предыдущего альбома Planets + Persona. Многое я реконструировал, во многом изворачивался. У альбома очень интроспективная атмосфера, но в нем все еще остался след участия других музыкантов, что было очень важно и лично для меня делает его более интересным.

Предыдущий диск Planets + Persona стал тем, что я бы назвал экспансивным альбомом. Он смотрел на небеса и на землю. На нем представлены масштабные музыкальные партии, пьесы для ансамбля с большим количеством разнообразных инструментов. В Under a Spell все было наоборот, все притягивало к себе. Он был создан в атмосфере пустынных улиц во время пандемии. Я ходил гулять и никого не встречал. Жизнь во время карантина была похожа на жизнь в постапокалиптическом фильме. Возвращаясь в свою студию, я усваивал эту атмосферу, и она проявлялась в музыке.

Чего мы можем ожидать от нового сольного альбома?

В этом году мое внимание сосредоточено только на Porcupine Tree, но в 2023 году я подумываю о том, чтобы сделать еще одну серию EP, подобных тем, которые я уже выпускал. Было пять EP, каждый из которых содержал пять треков, в конечном итоге выпущенных в виде бокс-сета. Что касается следующей серии, думаю, это может быть серия совместных работ. Я бы хотел написать несколько песен с Тимом Боунессом и новую музыку со Стивом Джансеном. Есть много музыкантов, с которыми я хотел бы поработать. Мне нравятся EP-релизы, так что, возможно, они принесут плоды быстрее, чем полноформатные альбомы. Может быть, я снова выступлю с сольными концертами.

Гэвин Харрисон

Как ты оцениваешь возвращение группы ради альбома и тура?

Несмотря на то, что многие считали, что группа распалась и больше никогда не будет функционировать, такого соглашения между участниками не было. Думаю, Стивен хотел донести до всех эту мысль, чтобы поклонники смогли сосредоточиться на его сольной карьере. Но по секрету, начиная с 2012 года я периодически джемовал со Стивеном и писал с ним песни. Иногда между сессиями сочинения музыки были трех-, шести-, девятимесячные или даже годичные промежутки. Мы писали песни просто из любви к музыке и творчеству. Я всегда чувствовал, что в композициях Porcupine Tree есть что-то особенное, и как по-особенному все мы реагировали на них несмотря на то, что на данный момент мы три очень разных музыканта.

Диаграмма Венна в отношении Porcupine Tree, вероятно, лишь немного пересекается в том, что мы все любим. Наверное, именно поэтому для меня этот альбом звучит так хорошо. Потому, что все мы подходим к сочинению музыки с разных точек зрения. Возникает такой гибридный метод работы и гибридный звук.

То, что люди считали финалом Porcupine Tree в 2010 году, таковым не являлось. По прошествии многих лет я уверен все чувствовали, что так оно и было. Но у нас на полке пылился этот проект, и я подумал: «А мне действительно нравится эта музыка. Может быть, однажды мы что-нибудь с ней сделаем». И так продолжалось годами. Но как раз перед началом карантина из-за COVID-19 мы провели совещание и подумали о том, чтобы попытаться завершить этот альбом. И когда возник COVID-19, для нас предоставилась прекрасная возможность. Внезапно у всех нас появилось много свободного времени, чтобы наконец закончить запись.

Затем мы обсуждали: «Поклонники будут очень сильно давить на нас, поскольку будут жаждать побывать на нашем концерте. Тебе нравится играть концерты? Хочешь отыграть много концертов, или мы дадим только несколько концертов на крупных площадках?». На самом деле никто из нас не хотел отправляться в большое турне. Мы решили отыграть несколько концертов. Мы выбрали города, в которых всегда пользовались популярностью и давали хорошие шоу. В мире есть много мест, где мы хотели бы выступить, и люди хотели бы, чтобы мы к ним приехали. Но по той или иной причине эти города были не слишком практичны, иначе этот тур превратился бы в гигантское мировое турне, которое мы отыгрывать не хотели.

Нам не хотелось снова садиться в туристический автобус и девять недель колесить по Штатам, затем четыре недели по Южной Америке, а затем десять недель по Европе. Так было во время нашего последнего тура с альбомом The Incident. С этим альбомом мы гастролировали в течение четырнадцати месяцев. К концу 2010 года все мы были сыты по горло. Отношения становились напряженными. Тур был слишком долгим. Это было уже чересчур.

Мы тратим свою жизнь на то, что твердят нам менеджмент, промоутеры и звукозаписывающие компании: «Вы должны это сделать. Ты должен это сделать. Ты должен пойти сюда. Ты должен пойти туда. Вам нужно больше гастролировать». Для них-то это здорово, потому что они сидят дома, положив ноги на стол, и наблюдают за денежными поступлениями. Они не являются частью группы, которая в понедельник вечером находится в Дюссельдорфе, отыграв десять концертов подряд, очень уставшая и совершенно опустошенная. И поскольку сейчас мы на двенадцать лет старше, чем были в 2010 году, зачем подвергать себя такому испытанию? Теперь мы можем создать условия, по которым можем точно выбрать, как хотим, чтобы все работало. Это наша задача максимум, которой я научился у Роберта Фриппа. Он всегда все делает по-своему. Все всегда будут стонать, жаловаться. Но если занимаешься тем, что делает тебя счастливым, надеюсь, зрители это почувствуют и захотят прийти и поддержать. Я с нетерпением жду концертов, которые мы устраиваем.

Как двенадцать лет между записями Porcupine Tree повлияли на направление нового альбома?

За последние двенадцать лет у нас был обширный опыт работы вне группы. Кроме того, я был в группе всего восемь лет, с 2002 по 2010 годы. Я играл со многими другими группами, и в моей жизни произошло много событий. Двенадцать лет — это большой отрезок твоей жизни. Опыт, который ты накопил, и влияние, которое оказывает на тебя работа с другими музыкантами, оказывают влияние на все. Наш новый альбом — отражение нашей нынешней жизни.

Несмотря на то, что некоторые из песен были написаны десять лет назад, я не считаю их старым материалом. Ничто из них не было отбракованными наработками альбома The Incident или любого предыдущего альбома. Все эти песни были созданы с совершенно чистого листа. Мы не пытаемся быть в тренде. Мы не пытаемся быть модными. Независимо от того, написали мы песню в 2012 году или на прошлой неделе, в ней, вероятно, будут одни и те же элементы. В ней будет та же атмосфера, потому что это смесь наших личностей. Все дело в химии музыкантов в группе.

Хотя мы не самые лучшие друзья в том смысле, что не ездим вместе в отпуск или не ходим в гости друг к другу на званые ужины, думаю, мы все уважаем друг друга и то, что мы делали последние двенадцать лет. Мне нравится то, что Ричард и Стивен привносят в Porcupine Tree. И мне нравится та моя версия, которая вписывается в группу и сотрудничает с этими двумя парнями. Это другой я, не тот я, который есть в King Crimson или The Pineapple Thief — из-за музыки и отношений.

Что ты думаешь о возрождении группы в составе трио?

Самое банальное, что я мог бы сказать — это музыкальные различия, но это, вероятно, лежит в самой основе всего. В музыкальном плане я чувствовал, что Колин Эдвин обычно тянул нас в другом направлении.

Мы со Стивеном живем очень близко друг к другу. Мы продолжали общаться после последнего концерта Porcupine Tree. Мы собирались вместе за чашкой чая и разговаривали о жизни. Он потерял своего отца почти в то же время, когда я потерял маму, иногда в течение дня мы просто разговаривали о жизни.

Когда мы собирались, обычно обсуждалась тема: «Что думаешь о том, чтобы сделать что-нибудь с Porcupine Tree?». Стивен бы ответил: «Я занят своим сольным творчеством». Но в 2012 году он однажды зашел ко мне в гости, и я сказал: «Давай попробуем поджемовать. У меня есть бас-гитара». Так новый альбом начался с бас-гитары, на которой стал играть Стивен. И он играет совсем в другом стиле, нежели Колин. Впервые мы джемовали со Стивеном, когда я играл на барабанах, а он — на басу. В этом было что-то невероятно раскрепощающее, потому что наши предыдущие джемы были вчетвером.

Как был выстроен творческий процесс трио?

Когда импровизируешь с большим количеством музыкантов, включая клавишника, появляются вопросы типа: «Что это за аккорд? Это ми минор? Что это был за второй аккорд?». Стивен сказал бы: «Ну, я еще не знаю, я все еще меняю тональности и аккорды». И точно так же на барабанах. Когда мы со Стивеном джемовали, мы просто играли на досуге. Я менял темп, когда хотел. Я мог бы поиграть на щетках или палочках. Стивен играл либо на бас-гитаре, либо на гитаре. Мы просто возились, как рестлеры на ринге. А потом вдруг взглянули друг на друга и сказали: «О, это мило. Что это? Мне это нравится».

Иногда мы джемовали по 10-20 минут, и ничего интересного не происходило. Мы могли бы начать с ритма, гитарного риффа или басовой партии. Мы распознавали, когда происходило что-то интересное, а затем, возможно, работали бы над этой идеей в течение двух или трех дней, пока не начинали чувствовать, что в ней есть возможность для развития. Есть много-много записанных нами демо, о которых мы считали: «Да. Это здорово, но мы не знаем, что с этим делать дальше. Запиши этот фрагмент на жесткий диск. Забудь о нем». Несколько лет спустя мы могли бы послушать и сказать: «Знаешь, у меня есть еще одна идея для этого джема, который мы записали некоторое время назад».

Это было как сбросить камень с плеч — сочинять по-другому, нежели мы делали на предыдущих альбомах Porcupine Tree. Нужно очень сильно доверять своему соавтору. Как будто обнажаешь душу. На этом пути совершается несколько ужасных ошибок, и происходит несколько музыкальных катастроф. Нужно чувствовать себя комфортно с музыкантом, который является частью твоего творческого процесса. Не всегда хочется показывать эту сторону себя кому-то, кого не очень хорошо знаешь. Когда такое доверие есть, вы оба можете согласиться: «Вот это звучит и правда плохо. Давай никогда и ни перед кем не будем это играть. Давай попробуем что-нибудь еще».

Это был приятный опыт — сочинять вот так, а потом звать Ричарда, который привносил что-то совсем другое. Он не из тех, кто предпочитает джемовать. Он эксперт по звуковому дизайну. Он привносит в музыку нечто очень уникальное и волшебное. То, о чем никогда не подумаешь, когда сочиняешь с позиции баса, барабанов и гитары. Он сочиняет целые разделы и пьесы, построенные вокруг звукового дизайна. Он не говорит: «Вот несколько аккордов на Fender Rhodes».

Были времена, когда Ричард приходил ко мне в студию, и Стивен там был. Мы обсуждали музыку и работали над идеями. Все было очень непринужденно. У нас не было ни повестки дня, ни временных ограничений. Большую часть времени у нас даже не было звукозаписывающей компании. Было что-то вроде: «Ну, давайте просто сделаем это ради удовольствия и посмотрим, что получится». И в конце концов, после всех этих лет, мы решили: «Давайте попробуем закончить это дело».

Для меня ни один новый альбом не звучит так, как все, что мы делали раньше. Я считаю, что мы втроем создаем звучание, на которое всегда будут реагировать словами: «О, это звучит как Porcupine Tree». Вероятно, люди слышат что-то, чего не слышат в сольных альбомах Стивена. Суть Стивена, Ричарда и меня заключается в том, чтобы произошло нечто, похожее на Porcupine Tree. Это очень трудно измерить.

«Harridan» — настоящая демонстрация твоих фирменных ритмов. Что вдохновило на такое музыкальное направление?

Я ездил в Южную Африку для проведения нескольких барабанных мастер-классов, а когда закончил, вернулся на самолет в Йоханнесбург. Я просто сидел в самолете, ожидая взлета, и мне в голову пришла идея ритма. Иногда вдохновение приходит просто потому, что находишься в другом месте. Я могу прогуливаться по центру города Оломоуц в Чешской Республике, по улицам Парижа или просто сидеть в самолете, и это заставляет по-другому смотреть на вещи. Я записал ритм на обратной стороне своего посадочного талона и подумал: «Да, это здорово». В следующий раз, когда пару месяцев спустя встретил Стивена, то сказал: «У меня есть грув из 5 нот. Но для меня он звучит не как очевидные 5 нот. Возьми бас-гитару и посмотри, сможешь ли сыграть под него».

Я сыграл барабанный грув, и в течение 30 секунд Стивен начал входить в этот грув, который стал вступлением «Harridan». Мы оба подумали: «Это здорово. Давай что-нибудь запишем. Мне нравится, как все идет». Затем мы подумали: «Давай попробуем сочинить бридж и припев». Пунктирное деление 8-й ноты на 5 — довольно привлекательная задумка с ритмической точки зрения. Стивен сказал: «Да, я могу петь под эту часть. Я придумаю несколько строк к этому риффу».

Так мы очень быстро придумали «Harridan». Мы оба были взволнованы этим событием. Мы чувствовали, что сочинили что-то действительно хорошее, и не могли дождаться, чтобы услышать, что с этим треком будет делать Ричард. И он сделал что-то потрясающее, как у него всегда получается. Все это происходило естественно и просто текло своим чередом.

Расскажи о барабанных партиях, которые формируют трек «Rats Return».

«Rats Return» — я задумался об этом треке, когда катался на велосипеде: «Интересно, смог бы я написать ритм, который звучит как азбука Морзе и будет очень неровным, с большим количеством острых взбивок?». Идея состоит в том, чтобы сыграть песню с небольшим ритмом азбуки Морзе, который можно распознать на протяжении всего произведения, даже если оно исполняется очень тихо. А иногда мы могли бы сыграть его целиком совершенно точно. Я думаю, что есть крошечный фрагмент, когда мы не играем этот ритм, а так он проходит через всю песню.

Это концептуальная ритмическая композиция, в которой мы нашли способ написать песню поверх этой длинной синкопы. Большинство людей воспринимают синкопу, как один такт в «Бо Диддли». Ладно, это синкопа, но это один и тот же такт снова и снова. Это прекрасно, потому что слушатель привязывается к нему. Во многих рок-песнях есть синкопа в один такт, и это становится нормой. Но что, если у группы, которая записывает более экспериментальную музыку, есть ритм из двух, трех или четырех тактов, и потребуется прослушать по крайней мере половину песни, прежде чем слушатели поймут, что это повторение синкопы из четырех тактов, в которой каждый такт отличается? Таким образом, цикл повторения довольно длинный, как будто решаешь ритмическую головоломку. Такого рода истории по-настоящему меня завораживали.

«Chimera's Wreck» получилась своего рода гибридом демо-версии и студийной сессии. Как проходил этот процесс?

Она получилась из одного из наших джемов. Стивен взял в руки акустическую гитару. Мы сидели в моей маленькой студии друг напротив друга. Я использовал щетки, потому что не хотел заглушать его игру. И мы просто играли вместе без метронома, в свободном темпе. Мы могли ускоряться и замедляться, создавать волнообразные формы в соответствии с темпом.

Когда пришло время записывать альбом, мы поняли, что не можем перезаписать эту часть. Ее было невозможно скопировать. Стивен написал текст и исполнил бэк-вокал поверх этой очень плавной ритм-партии на щётках и гитаре из наших демо-записей. На финальном гитарном треке можно услышать барабаны. А на треке с барабанами можно услышать гитару. Это не очень качественная запись.

Когда мы записывали демо, то не думали, что этот фрагмент станет частью альбома. Но в демо было определенное очарование и невинность, поскольку на самом деле мы не знали, что произойдет в следующей части песни. Мы просто следовали друг за другом, рассчитывая время.

Будет сложно исполнять ее вживую, так как эта композиция претерпевает множество изменений. Она длится девять с половиной минут и является самой эпичной частью альбома.

Ты музыкальный директор концертного тура. Что входит в эту роль?

Я не знаю почему, но нечто подобное произошло в King Crimson. Во время репетиций все смотрели на меня и спрашивали: «Что мы будем играть дальше? Сколько частей в этом разделе? Какой тактовый ритм на данный момент?». Я никогда не напрашивался на роль музыкального директора King Crimson или Porcupine Tree, но я человек, у которого достаточно психозов. Я люблю, когда все мои вещи разложены по полочкам и я точно знаю, что делаю.

Перед началом репетиций я все распланирую и знаю все разделы. Я знаю, что буду играть. Я знаю, что должны играть другие. Вероятно, у меня есть исчерпывающее представление о том, каким будет весь материал в целом. Люди обращаются ко мне за ответами на такие вопросы, как: «Метрономная дорожка есть? С чего начнем эту композицию?». И я все это объясняю. Еще я выясняю, как мы синхронизируемся с видеорядом, проецируемым во время выступления. Еще я отвечал за включение в репетиционный процесс наших новых тур-музыкантов — Рэнди Макстайна и Нейта Наварро.

У каждого члена группы есть функция, выходящая за рамки записи музыки. Ричард всегда заботится о мерче, включая дизайн футболок. Это огромная работа. Я всегда ему говорил: «Мне нравятся проекты, которые ты придумываешь. Не указывай меня в получателях электронных писем о том, что ты делаешь с мерчем. Я тебе доверяю». Так же и с многочисленными элементами, которыми управляет Стивен. Мы должны доверять друг другу, иначе никогда ничего не получится.

Что касается этого тура, мы собираемся сыграть весь новый альбом и подборку песен из прошлого. Многое из альбомов In Absentia, Fear of a Blank Planet и Deadwing. Будет кое-что из периода до моего прихода в группу, в том числе песня, которую мы никогда раньше не играли.

Мы втроем сидели в доме Стивена за кухонным столом и придумывали сет-лист, потому что нам нужно было знать, какие песни репетировать. Нам нужно их знать для режиссера по свету, а также для создания видеоинсталляций. Мы много думали о том, какие песни сработают в связке друг с другом и в каком порядке. В течение двадцати минут мы составили сет-лист, который всем хотелось сыграть, и почувствовали, что это отличная смесь музыки разных альбомов и времен. Думаю, зрители будут очень довольны.

В 2015 году ты переосмыслил ключевые песни из бэк-каталога Porcupine Tree для биг-бэнда на своем сольном альбоме Cheating the Polygraph. Как ты оцениваешь и раскладываешь музыку на части для воссоздания ее таким уникальным образом?

Что я действительно люблю, так это аранжировки. Мне кажется, я вижу в разборе все части формулы, включая аккорды и мелодию. Я придумал альтернативные аккорды, разные ритмические структуры, взял части песен, которые состояли из одной тактовой частоты, и поместил их в другую тактовую частоту.

Я работал с моим очень хорошим другом, аранжировщиком и басистом биг-бэнда Лоуренсом Коттлом. Это был увлекательный процесс — попытаться переосмыслить некоторые из песен.

В это время ко мне домой приходил Стивен, и я ставил ему песню. Через минуту он говорил: «Я не знаю, что это за песня, Гэв». Я отвечал: «Ну, ее ты написал. Разве ты не слышишь мелодию?». А потом он понимал, о чем речь.

Это как повторный монтаж фильма. Можешь снять фильм, отредактировать его заново и придать ему совершенно иную атмосферу. Когда смотришь фильм, для его создания могли быть отсняты сотни часов материала, которые впоследствии были отредактированы. Такой выбор определяет, какая у фильма направленность. Пересматривать эти вещи очень интересно с творческой точки зрения.

Оригинал уже существует, и я не говорил, что с ним что-то не так. Скорее это было: «Давайте действительно попробуем переделать его по аналогии с фильмом и придать ему совершенно другой поворот». Я брался за действительно тяжелые песни, основанные на метал-риффах, и превращал их в баллады, и наоборот.

Для меня этот проект стал делом чести из-за моей любви к духовым инструментам и того, что мой отец — трубач. В этом альбоме очень современные духовые аранжировки. Немногое из этого альбома можно отнести ко вселенной Нельсона Риддла, Бадди Рича или Глена Миллера.

Расскажи о своем участии в группе King Crimson начиная с 2008 года и до того, как в 2021 году ее деятельность была приостановлена.

Это было невероятное путешествие, и я, похоже, еще несколько лет не осознаю его значения. Ничто не является классикой, пока ему не исполнится около десяти лет. Когда мы вспомним про этот состав King Crimson через десять лет, думаю, он будет считаться потрясающим. Многие спросят: «Как им вообще удалось справиться с тремя барабанными установками, исполняя такой бэк-каталог?». Это было шедеврально и, наверное, слишком глубокомысленно и масштабно, чтобы переварить, пока мы в этом проекте участвовали.

Это был интереснейший опыт — участвовать в создании новой версии King Crimson. Сначала я вошел в состав группы в 2008 году, на очень короткий промежуток времени. В нем были Эдриан Белью, Тони Левин, Пэт Мастелотто, Роберт Фрипп, а я стал вторым барабанщиком. То была совсем другая атмосфера по сравнению с версией 2014 года с тремя барабанщиками, а также Джакко Джекзиком и Мелом Коллинзом. Перед нами вставали всевозможные интересные задачи, для решения которых нам нужно было найти пути.

Роберт Фрипп дал мне очень хороший совет. Он сказал: «Я хочу, чтобы вы втроем заново изобрели барабаны как часть рок-н-ролльного оркестра». Он поручил мне аранжировку барабанов, которую я передавал двум другим барабанщикам, и затем мы работали с ней. Все закончилось не совсем так, как я предполагал, потому что в процессе работы проявились личности Пэта и Билла Рифлина. Мы подправили детали и изменили то-то и то-то. Являться частью этого процесса было потрясающе.

Но думаю, что все идет своим чередом. За восемь лет семь мы работали с годичным перерывом из-за COVID-19. Ничто не может продолжаться вечно, точно так же, как Porcupine Tree остановились после восьми лет работы, что я провел в группе. После семи лет в King Crimson пришло время сделать перерыв. Может быть, в будущем мы снова вернемся как King Crimson. Долгое время мы работали очень слаженно. В 2019 году мы отыграли сумасшедшее количество концертов. Думаю, что жизнь — это баланс. Нужно прожить ее правильно — не делать слишком много одного и недостаточно другого.

Баланс, которого мы достигли с King Crimson, показался нам подходящим. Финал в Японии в прошлом году казался верным решением. Я не думаю, что Роберт решил: «Это конец». Он никогда никому из нас этого не говорил. Скорее, это было похоже на завершение истории, которая началась в 2013 году. В тот год он созвал нас всех и сказал: «Через год я хочу, чтобы эта группа собралась вместе. У меня было видение. Я вижу ее на сцене. Я вижу трех барабанщиков на переднем плане, и мы играем вот этот материал». Это было фантастическое видение, принесло свои плоды и переросло во что-то новое. Возможно, не было никакого смысла продолжать играть одни и те же песни снова и снова практически для одних и тех же людей. Возможно, должен быть другой способ, которым мы можем достучаться до ушей других слушателей.

Ты переработал бэк-каталог группы The Pineapple Thief на их недавнем альбоме Give it Back. Расскажи о процессе работы с этим материалом.

Я не первый барабанщик в The Pineapple Thief. Я присоединился к группе лишь в 2016 году для записи альбома Your Wilderness. Когда я начинал, у них за плечами было десять альбомов. Когда я впервые отправился с ними в турне, разговор был таким: «Мы будем играть все новое, но нам придется сыграть и кое-что старое». Они сказали: «Послушай старые песни и дай нам знать, что бы ты хотел сыграть». Я начал перебирать песни наугад. Иногда я нажимал кнопку воспроизведения и думал: «О, для этого у меня есть идея. Надо записать эту песню». Я мог бы сказать Брюсу Суурду: «Эй, я только что слушал «Dead in the Water». Можешь прислать мне ее мастер-версию? Хочу порубить ее на куски и изменить тактовые размеры». Он бы ответил: «Да, отлично».

Брюс прислал мне мультитреки ко множеству песен. Я сидел и играл их на барабанах. Иногда я делал радикальные правки и переставлял местами то, что уже в песне было. Затем Брюс перезаписывал свои гитарные партии и вокал, Джон Сайкс переписывал свой бас, а Стив Китч – клавишные партии. Эта работа превратилась в альбом. Это не банальный сборник лучших песен. Скорее, это то, что лично меня вдохновило из их бэк-каталога. Эти песни породили новые идеи. Я мог сказать что-то вроде: «Что, если мы сделаем здесь намного медленнее, на 6 нот?». Я ускорял или замедлял песню, уплотнял и отправлял ребятам на одобрение.

Этот альбом — переосмысление более ранней музыки, но не такое радикальное, как было на альбоме Cheating the Polygraph. Моя работа в общих чертах была основана на идее Роберта Фриппа во время моего пребывания в King Crimson, когда он говорил: «Просто относись к каждой песне так, как если бы это была новая песня, независимо от того, когда она была написана». Эта мысль все еще крутилась у меня в голове, когда я записывал этот альбом. Я думал: «Забудь о том факте, что эта песня уже выходила пятнадцать лет назад. Что бы с ней сделал я, если бы получил сейчас ее демо?».

Многое из этой музыки я слышал впервые. То же самое было и с King Crimson. У меня не было полной дискографии этих групп. Я услышал их прошлое свежими ушами. В каком-то смысле то, что я впервые слышал их музыку, стало преимуществом.

Песню «Wretched Soul» я разделил на части, чтобы создать от нее совершенно другое ощущение. Я превратил ее из прямолинейной песни, состоящей из шестнадцати нот, в непринужденную атмосферу триплета, подобную Led Zeppelin. Я убрал все гитары, все клавишные. В песне «Dead in the Water» я изменил тактовый размер на 11, это создало более интересную плавность. Я отправлял песню ребятам и смотрел на их реакцию. И не могу вспомнить случая, когда бы они сказали: «Нет, мне не понравилось». Эта группа любит сюрпризы.

Оригинальные версии никто не отменял. Я не переписываю историю. Если предпочитаете оригинал, он есть. Этот проект стал отличным способом переосмыслить бэк-каталог, и теперь у нас есть гораздо больше мелодий, которые мы можем сыграть по-новому.

Ты имеешь опыт достижения успеха и известности групп благодаря упорному труду и упорству. После достижения таких высот с Porcupine Tree и King Crimson, что тебя мотивирует снова окунуться в этот процесс с The Pineapple Thief?

Просто я обожаю суровое обращение (смеется). Это правда, я снова играю в тех клубах, в которых выступал с Porcupine Tree 18 лет назад. Но самое главное — мне нравится музыка. Независимо от того, играю ли я в джаз-клубе или на стадионе, я все равно должен получать удовольствие от музыки. Если музыка не нравится, а группа очень успешна, это все равно несчастная группа. В группах есть барабанщики, которые очень успешны, но они ненавидят этот этап своей карьеры. А жизнь должна состоять из наслаждений, ведь так? Если занимаешься чем-то, что тебе по душе, это в большей степени показатель успеха, нежели его измерение в цифрах.

Обычно люди говорят: «Успех — это когда мы выступали для двадцати тысяч человек, а не для двух тысяч». Но это плохой критерий оценки. Цифр никогда не бывает достаточно. Если выступаешь для двадцати тысяч человек, начинаешь говорить: «Почему мы не играем для двухсот тысяч? Почему наш альбом не становится номером один во всех странах?». Цифр никогда не бывает достаточно. Для меня успех — когда музыка делает меня счастливым.

Не думаю, что я был счастлив от записи альбома больше, чем в случае с Cheating The Polygraph. Даже не задумывался, отбил ли этот альбом деньги, которые я в него вложил. Я сам за все заплатил.

The Pineapple Thief — это группа более молодых людей, чем Porcupine Tree и King Crimson. У тебя есть желание работать с группой, у которой есть потенциальные перспективы долгосрочного будущего?

Да, они моложе меня, но дело скорее в том, как долго я смогу продержаться. Я буду играть до тех пор, пока мне это нравится. Не могу прямо сейчас представить, но может наступить момент, когда я почувствую, что больше не могу играть так, как хочу. Я очень, очень самокритичен. Я знаю, когда играю на пике формы. Когда я отступаю от этой планки, то расстраиваюсь. Если я смогу поддерживать заданный уровень, то буду продолжать в том же духе. В тот момент, когда я подумаю: «Ах, я больше не могу так играть», — будет самое время остановиться. Я не хочу превращаться в неловкого старика на барабанах, который едва может ударить по тарелкам.

Я не сравниваю себя ни с кем, кроме самого себя. Я знаю, на какой уровень могу подняться. С точки зрения качества исполнения на некоторых концертах я счастливее, чем на других. Кто-то может сказать: «Эй, сегодня вечером ты отлично сыграл», — но только я-то знаю, приблизился ли я к пику своей формы.

Нил Пирт продолжал играть до тех пор, пока не почувствовал, что должен остановиться. Есть несколько барабанщиков старше меня, которые все еще находятся на вершине своей формы, например Саймон Филлипс и Дэнни Кэри. Они на несколько лет меня старше, так что я ориентируюсь на них. Они по-прежнему играют так же фантастически, как и раньше. А я думаю: «Ну, я еще не слишком стар. Я все еще могу играть так, как хочу играть». Но что будет в возрасте 70 или 75 лет? Не думаю, что смогу играть так, как играю в своей возрастной категории. Таким образом, срок годности игры на барабанах, как довольно сложного инструмента, ограничен.

Я мог бы сказать: «Ну, теперь у меня достаточно денег, чтобы уйти на пенсию, зачем продолжать мучить себя?». Но это не пытка. Музыка — это часть моей души. Это мое дело. Это не вопрос денег или количества зрителей в зале. Это то, что я несу в мир. Для меня это очень важно. Я мог бы уйти на пенсию много лет назад и просто отдыхать в своем саду, задрав ноги, и читать книгу. Но не это двигало мной последние сорок два года в качестве профессионального барабанщика.

Внутри меня все еще есть огонь, который мной движет. Чувство, когда ты великолепно выступил, — это лучшее чувство на свете. Меня это мотивирует. Я продолжаю стремиться к такому результату. Когда такое происходит, на сцене возникает чувство эйфории, и все звучит великолепно. Возможно, я единственный, кто это чувствует, но это чувство вдохновляет и заставляет двигаться вперед. Если бы все было скучно, я бы сдался много лет назад, потому что это довольно трудная жизнь — в дороге на чемоданах и сон в автобусе. Это не та жизнь, которую я представлял себе в свои пятьдесят.

Sanity & Gravity — твой первый сольный альбом 1997 года, — недавно был ремастирован и переиздан. Как ты оцениваешь этот альбом и тот период твоей карьеры?

Я искал способы самовыражения c помощью барабанов, которые не были бы основаны на технике игры. Это не должно было быть похоже на «Вот сольный альбом барабанщика и посмотри, как быстро я могу играть». Я хотел попробовать сыграть музыкально. Я представлял, что играю на трубе или саксофоне, а не просто удерживаю ритм, такт и ритм. Я хотел более мелодично выразить себя на барабанах. Я написал музыку для мелодических фрагментов, которые хотел бы сыграть. Некоторые песни вообще были написаны как импровизации на ударных, и при участии различных клавишников. В общем, именно барабаны сочинили мелодии для всего.

В альбоме есть композиция с участием Джакко Джекзика и две с участием Дэйва Стюарта. Еще я хорошо провел время, джэмуя на этом альбоме с Миком Карном, большим поклонником которого я являлся. Есть несколько записей, которые мы сделали с Миком и Гэри Санкчуари, и они мне очень понравились. Мик был таким забавным. Мы умирали со смеху. Я любил его. Он был славным. Я играл на его альбоме The Tooth Mother. Мы вместе совершили довольно провальный тур по Италии, отыграв тринадцать концертов подряд, на которых почти никого не было. Но это была фантастика. Не имело значения, что на концертах было так мало зрителей. Было просто очень весело играть с Миком, и у нас было схожее чувство юмора. Я скучаю по нему. Он был совершенно уникальным. Такого басиста, как Мик, больше никогда не будет. Когда я слушаю этот альбом сейчас, он сразу возвращает меня в то время.

Султан Кхан — легендарный сарангист (саранги — смычковый струнный инструмент с коротким грифом, на котором играют в традиционной музыке Индии – прим. stupidmax) играл на альбоме Sanity & Gravity, а также принимал участие в нескольких других твоих сольных проектах. Расскажи о твоем интересе в работе с ним.

Мы нашли Султана Кхана, когда у нас с Джакко Джекзиком, Дэнни Томпсоном и Пандитом Динешем была группа под названием Dizrhythmia. Пандит Динеш имел фантастический доступ ко всей индийской общине Лондона, и мы хотели найти действительно интересных индийских певцов и инструменталистов. Он сказал: «О, я знаю одного невероятного парня, который играет на дильруба и саранги». Султан Кхан действительно был одним из лучших в мире. Мы позвали его в студию, и он потрясающе играл.

Когда немного позже я записывал Sanity & Gravity, то связался с Султаном Кханом и снова пригласил его в студию. Во время первых дублей он просто пел. Я показывал ему джазовые аккорды, которые для его слуха казались очень странными. Они были устроены не так, как устроена индийская музыка. Он прощупывал гармонии. Потом мы сделали еще один дубль, и он играл, и это было потрясающе. Он играл на саранги, имитируя человеческий голос. То, как он переходил от ноты к ноте, и все эти маленькие мелизмы (украшения основных нот вспомогательными мелодическими фигурами – прим. stupidmax) получались привлекательными и эмоционально сильными. То, что Султан Кхан и Мик Карн играли в одном треке, было чем-то совершенно особенным.

Франко Баттиато, известный итальянский музыкант, скончался в прошлом году. Ты много с ним сотрудничал. Как это проходило?

Насколько же он был невероятным артистом. Мы познакомились через общего друга, который живет в Чехии, по имени Саро Косентино. Наше знакомство тоже связано с проектом Dizrhythmia.

Джакко Джекзик, Дэнни Томпсон, Пандит Данеш и я получили приглашение сыграть с итальянской певицей по имени Alice. Дэнни и Данеш не смогли поехать в тур, но мы с Джакко поехали и повстречали Саро. Он очень хорошо знал Alice. Полтора года спустя, в 1993 году, Саро принимал участие в создании одного из альбомов Франко под названием «Caffé De La Paix». Он пригласил меня и Джакко приехать в Real World (студию Питера Гэбриэла), чтобы сыграть на этом альбоме.

Я не мог понять ни слова из того, что пел Франко, но то, что он делал со своим вокалом, было очень интересно. Многие люди пишут песни кусками по четыре такта. Как правило, песни пишутся в размере 4/4, вы накладываете на них стихи и ждете, пока наступит сильная доля такта, а затем поете следующий фрагмент. Тем не менее, Франко просто пел текст песни, и когда он добирался до конца фразы, именно там он хотел услышать следующую долю такта. А потом он пел другую фразу. Итальянский — гораздо более красочный язык, с гораздо более длинными словами. Они не очень хорошо вписываются в размер 4/4 рок-н-ролла. Когда он пел по-итальянски, в его пении могло быть 13, 14 или 18 слогов. А потом он говорил: «В конце этого слова есть следующая доля такта. Я не хочу ждать, чтобы догонять этот грув». Это было очень непросто. Я никогда раньше так не работал. Мне пришлось написать несколько очень обширных диаграмм.

Работать с ним было увлекательно. Я играл на пяти его альбомах. Он продолжал приглашать меня на запись. Мы поладили, между нами возникла хорошая атмосфера, хотя мы мало разговаривали. Его английский был в норме, но вот мой итальянский был ужасен. Но когда работаешь с другим музыкантом, возникает ощущение, выходящее за рамки языка. Мы просто вдохновляли друг друга. Ему нравилось то, что делал я. Мне нравилось то, что делал он.

Франко не мог рассчитывать на достижение коммерческого успеха, но мне нравилось его отношение. У него было очень хорошее чувство юмора, и это было прекрасно. Он был очень интересным музыкантом, о нем должно узнать больше слушателей.

Что думаешь о ценности музыки в эти сложные времена?

Последняя пара лет была очень трудной, но музыка действительно является самой невероятной формой общения. Возможно, это самая невероятная часть человеческого существования в том смысле, что мы можем создать нечто, выходящее за рамки языка. Не имеет значения, откуда ты родом и на каком языке говоришь. Между исполнителем и слушателем существует уникальная связь.

В детстве это было почти религией — слушать пластинки в наушниках или ходить в гости к друзьям, у которых мы сидели в темноте и слушали альбом Фрэнка Заппы. Это было самое удивительное чувство.

Я считаю, что, к сожалению, музыка сильно обесценилась. Возможно, когда я был юн все было проще, музыка значила для меня все. Больше делать было почти нечего. Это был мир, свободный от нынешних отвлекающих развлекалок. В нем не было никаких видеоигр. Не было интернета. Мобильных телефонов не было. В телевизоре работало только три канала. Поэтому музыка значила и до сих пор значит для меня все.

Меня беспокоит, что молодые люди слишком рассеянны, чтобы по-настоящему сосредоточиться на музыке. У них есть ноутбук, iPad и iPhone. Они ведут три разговора одновременно, находясь в Instagram, TikTok, играя в видеоигру, и все это при включенном телевизоре. В это же время в фоновом режиме может звучать какая-нибудь музыка. Они не сосредоточены.

Когда размещаешь 30-секундный клип в интернете, он набирает гораздо больше просмотров, чем что-то хронометражом в девять минут. Большинство не удосуживается посвятить чему-то девять минут своей жизни. Возможно, моя точка зрения — это точка зрения человека старшего поколения, который вырос с осознанием, что хочет не отвлекаясь слушать девятиминутное музыкальное произведение.

Думаю, что в мире все еще много людей, для которых музыка — самое важное в их жизни. Она дает им надежду. Она достигает тех уголков их души, которые ничто другое затронуть не может. Ты просто ставишь любую пластинку, которую слушал в возрасте 15-20 лет, и ты снова молод. Внезапно тебе снова 15, когда впервые услышал Майлза Дэвиса, или 18, когда слушал Earth, Wind & Fire. Музыка может вернуть к счастливым и радостным временам твоей жизни.

Недавно я вспоминал Face Value — первый альбом Фила Коллинза. Я понял, что не слушал его целую вечность. Я нашел его, поставил в проигрыватель, и вернулся прямо в 1981 год, когда я играл в группе на Южном побережье Англии. Я люблю этот альбом, он связан у меня не только с тем временем, но и с отношениями, которые у меня были. Очень трудно выразить словами, что значит музыка, как она на тебя влияет и как проникает в душу. И надеюсь, что люди, которые нас слушают, смогут обрести подобную надежду и связь через музыку.

Интервью провел Анил Прасад, Innerviews